Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы]

Итак, с легкостью, непонятной даже для него самого, Альфред забыл о случившемся. Поначалу, на протяжении нескольких месяцев, он время от времени поглядывал исподтишка на шкаф, но постепенно стал это делать все реже и реже, а потом и вовсе перестал. Затем у него родилась дочь. В первое время после женитьбы Альфред считал, что наилучший способ быть настоящим мужчиной состоит в том, чтобы стать хорошим мужем. День, когда появилась на свет его дочь, внес некоторые коррективы в это убеждение: наилучший способ быть настоящим мужчиной состоит в том, чтобы стать хорошим отцом. Именно в это время он впервые начал думать о кубинке как о чем-то далеком. Не была ли любовь, которую они испытали в тот день — в тот один-единственный день, — химерой? И даже более того — не была ли сама красавица плодом его воображения?

На протяжении некоторого времени Альфред пытался решить загадку шкафа с научной точки зрения. Когда дочери исполнилось пять лет, он подарил ей шелковичных червей в обувной коробке. Как это обычно происходит, наставник получил от эксперимента гораздо больше пользы, чем его ученица. Альфред регулярно кормил своих подопечных листьями тутового дерева. Червячки с каждым днем становились все толще и толще, а он каждый день бросал одного из них в шкаф. В результате только двум червям удалось окуклиться в коробке. Альфред сохранил коконы и даже позволил бабочкам, появившимся оттуда, спариться тем непристойным способом, который принят у этих насекомых: маленькая бабочка пристроилась на спине большой, и их совокупление — не вызывающее ни боли, ни наслаждения — длилось целую вечность. Иногда самец начинал бешено бить по воздуху своими крылышками. Насекомые не разлучались ни на минуту.

Третий день совокупления оказался последним. Насекомые обессилели и увяли. Самец трепыхался в углу коробки, а самка лежала среди отложенных ею тут и там на картоне яичек — их было около сотни, а может быть и больше. Бабочки умирали. Кожица их шелушилась и спадала грязными клочками, а жалкие крылья, бесцветные и не пригодные для полетов, распластались на дне коробки точно обрывки папиросной бумаги, оставшиеся от сломанного воздушного змея. Альфред резким движением схватил коробку и вытряхнул бабочек в шкаф, пока они еще не умерли. Однако им двигало не сострадание, а научный интерес. Его идея заключалась в следующем: если учесть, что он бросал шелкопрядов в шкаф в строгом порядке, то по их возвращении можно будет судить о том, что происходит со временем внутри шкафа. Через несколько недель Альфред вновь увидел своих подопечных.

Однажды они вдруг появились в одном из углов шкафа. Все шелкопряды вернулись одновременно: от самого крошечного, почти не различимого невооруженным глазом червячка, брошенного Альфредом в первый день эксперимента, и до агонизирующей парочки, для которой пребывание в шкафу означало лишь отсрочку смертного приговора.

Разочарованный экспериментатор пришел к выводу, что шкаф непредсказуем: в его чреве время текло в ином, космическом, измерении и судьбу жертв нельзя было предвидеть. Они могли вернуться через двадцать дней или через двадцать лет — никакой логике этот феномен не подчинялся. Альфред щеткой смел всех шелкопрядов на совок и выбросил их в окно.

Эксперимент послужил лишь тому, чтобы укрепить его неуверенность в завтрашнем дне. Как бы он ни боялся такого исхода, когда-нибудь кубинке суждено вернуться, и основы их дома пошатнутся. Годы шли, и совместная жизнь заставила Альфреда ценить Марту превыше любовной страсти. Цепи, связывавшие супругов, были прочнее и надежнее, чем узы брака; и бедняга уже не мог представить себе жизни вне той устойчивой атмосферы, которую создавала для него жена. И несмотря на это, пока шкаф царил в их спальне, пока он доказывал своим присутствием, что страсть, внушенная Альфреду кубинкой, могла однажды зародиться в его сердце, несчастный был не в силах успокоиться. А что, если вся их супружеская жизнь была обманом? И самое главное: как он поступит, когда кубинка вернется?

Мужчины носили белые круглые шляпы, а купальщики — майки в синюю поперечную полоску. Однажды Альфред и Марта поехали с другими семейными парами на прогулку, рассчитывая взять напрокат двухместные велосипеды. Однако в последнюю минуту оказалось, что тандемов на всех не хватает. Нашей паре достался трехместный велосипед, и весь день им пришлось ездить с одним пустым сиденьем — или с невидимым спутником, если это вам больше нравится. Заметим, что Альфреду никогда раньше не доводилось видеть Марту такой счастливой. На природе она выглядела вольной птицей и кокетничала со всеми мужчинами, принимавшими участие в прогулке. Он не обижался на ее безобидную игру: иногда замужним женщинам хочется верить, что они еще способны пробудить в ком-нибудь нежные чувства. То один, то другой из приятелей спрашивал его, не тяжело ли ему везти тандем с тремя сиденьями. И к тому же хихикали.

■

Достигнув сорокалетия, Альфред постиг, что любовь, не переваренная должным образом, может отравить как прошлое, так и будущее. Он часто думал о Марте и не реже того — о кубинке, но шкаф мешал его счастью с обеими женщинами. Однако именно в эту эпоху жена стала раздражать его.

Если бы только ему довелось хотя бы один раз испытать к ней такую же страсть, которой он воспылал к кубинке, Альфреду не пришлось бы всю жизнь сражаться с призраком, способным в один прекрасный день обрести плоть. С другой стороны, если бы он успел изучить недостатки кубинки, ему было бы куда проще отречься от нее, потому что тогда она представала бы в его воображении как человеческое существо, каким и была на самом деле, а не как идеальный образ любви. Но этого не случилось — такова ирония судьбы — из-за нехватки времени.

В эти годы Альфред не раз задавал себе вопрос: почему бы ему не поговорить с Мартой начистоту и не рассказать во всех подробностях о давнишнем происшествии, ожидая встретить понимание и снисходительность? Ведь они были мужем и женой и их отношения основывались на взаимном доверии. Однако нрав Марты не позволял ему откровенничать с ней. Казалось, что в день свадьбы они подписали тайный договор, и в нем перечислялись все темы, обсуждение которых супругам категорически запрещалось. Стоило Альфреду только попытаться нарушить договор молчания, как его жена прикрывалась своими слабостями, точно щитом. Болезни века преследовали ее, сменяя друг друга, как тенденции моды. Сначала это были обмороки: иногда мозг Марты получал недостаточно кислорода, и она неожиданно теряла сознание. Позднее жена Альфреда стала невероятно искусной истеричкой. И наконец, спустя несколько десятилетий, начала страдать от депрессий. Не надо было обладать исключительными умственными способностями, чтобы понять: Марта заболевала всегда, когда хотела покончить с обсуждением какой-нибудь темы.

По ночам, перед сном, воображение Альфреда рисовало ему картины разных бед, и он желал, чтобы они приключились с Мартой: вот трамвай отрезал ей голову, вот она заболела какой-то странной болезнью и мечется в жару, вот с ней случается еще какое-нибудь непредвиденное несчастье. Пусть она исчезнет, но так, чтобы ответственность за ее гибель не легла на него. Это сделало бы его безмерно счастливым, хотя одновременно он испытал бы совершенно искреннюю грусть. Ему пришло в голову: „А что, если я посажу ее в шкаф, ведь замуровывают же людей живьем в стену?“ Это было бы безупречное преступление, однако совершить его мешало одно обстоятельство: дело в том, что Альфред был не преступником, а хорошим человеком и хорошим отцом. Он бы скорее согласился принять муки, чем тронуть хотя бы один волос на голове Марты. Но эти противоречия точили его сердце. Ему одному было известно, насколько ненавистной может стать человеку любовь. Прожить всю жизнь влюбленным в женщину, которую он не мог любить, и всю жизнь любить другую, в которую он никогда не был влюблен!

Так Альфред и достиг зрелого возраста, отличающегося от остальных периодов жизни в первую очередь тем, что мы наконец принимаем как должное наличие вопросов, не заслуживающих ответа. Однажды он вдруг понял: прошло уже тридцать лет со дня исчезновения кубинки. Одновременно Альфреду пришло в голову, что если он прожил без нее тридцать лет, то сможет прожить более или менее сносно последние годы жизни. Эта мысль постепенно внедрилась в его сознание, и теперь ему оставалось только отделаться от шкафа. С каким облегчением он бы вздохнул, избавившись от присутствия в спальне подобного чудовища! Однако Марта и его теща не хотели слушать никаких доводов. Альфред заявлял, что шкаф вышел из моды, что такая трухлявая громадина никому не нужна, но женщины твердили: нет, нет, ни за что, наш шкаф пережил все моды „и настанет день, когда ты захочешь передать его своей дочери, чтоб все было, как у людей“. И, само собой разумеется, никто шкаф не выкинул.